Николай Лейкин - Наши за границей [Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно]
— Ничего не знаю-с, решительно ничего. Вы графа спросите: он меня вез.
— Без пересадки, без пересадки. Ложитесь в спальном вагоне спать и спите до Парижа. В спальном вагоне вас и на французской границе таможенные чиновники не потревожат.
— Вот это отлично, вот это хорошо! Глаша, надо взять места в спальных вагонах.
— Позвольте-с, вы не телеграфировали?
— То есть как это?
— Не послали с дороги телеграмму, что вы желаете иметь места в спальном вагоне? Не послали, так мест не достанете.
— Глаша! Слышишь? Даже и спальные вагоны здесь по телеграмме! Ну, Неметчина! В Кенигсберге обедать не дали — подавай телеграмму, а здесь в спальный вагон без телеграммы не пустят.
— Такой уж порядок. Места в спальных вагонах приготовляют заранее по телеграммам…
— Позвольте… но в обыкновенных-то вагонах без телеграммы все-таки дозволят спать? — осведомился Николай Иванович.
— Конечно.
— Ну, слава богу. А я уж думал…
Звонок. Вошел железнодорожный сторож и прокричал что-то по-немецки, упоминая «Берлин». Усач засуетился.
— Допивай, Петр Никитич, рейнвейн-то. Надо в поезд садиться, — сказал он жирному человеку.
Тот залпом выпил стакан, отдулся и, поднимаясь, произнес:
— Только уж ты как хочешь, а в Берлине я ни на час не остановлюсь. В другой поезд — и в Белокаменную.
— Врешь, врешь. Нельзя. Надо же мне тебя берлинским немцам показать. И наконец, какое ты будешь иметь понятие о Европе, ежели ты Бисмарка не видал и берлинского пива не пил!
— На станции выпьем.
— Не то, не то. В Берлине мы на два дня остановимся, в лучших биргале побываем, в Зоологический сад я тебя свожу и берлинцам покажу. Берлинцы такого зверя, как ты, наверное, не видали.
— Не останусь, я тебе говорю, в Берлине.
— Останешься, ежели я останусь. Ну, куда ж ты один поедешь? Ведь ты пропадешь без меня.
— Ну, полно, не упрямься. Взялся за гуж, так не говори, что не дюж. Назвался груздем, так полезай в кузов. Выехал за границу, так как же в Берлине-то не побывать. Идем! Мое почтение, господа, — раскланялся усач с Николаем Ивановичем и Глафирой Семеновной, кликнул носильщика, велел ему тащить ручной багаж, лежавший у стола, и направился на платформу.
Кряхтя и охая, поплелся за ним и жирный человек, также поклонившись Николаю Ивановичу и Глафире Семеновне, и сказал на прощание:
— А насчет грабежа и собачьей жизни — помяните мое слово, как в Париж приедете. Прощенья просим.
Вслед за отходом берлинского поезда возвестили об отправлении парижского поезда. Николай Иванович и Глафира Семеновна засуетились.
— Во? Во? Во цуг им Париж? — бросилась Глафира Семеновна к железнодорожному сторожу и сунула ему в руку два немецких гривенника.
— Kommen Sie mit, Madame… Ich werde zeigen, — сказал тот и повел супругов к поезду.
Через полчаса Николай Иванович и Глафира Семеновна мчались в Париж.
Уныние и страх
Глухая ночь. Спокойное состояние духа вследствие полной уверенности, что он и жена едут прямо в Париж без пересадки, а также и плотный ужин с возлиянием пива и рейнвейна, которым Николай Иванович воспользовался в Кельне, дали ему возможность уснуть в вагоне самым богатырским сном. Всхрапывания его были до того сильны, что даже заглушали стук колес поезда и наводили на неспящую Глафиру Семеновну полнейшее уныние. Ей не спалось. Она была в тревоге. Поместившись с мужем вдвоем в отдельном купе вагона, она вдруг вспомнила, что читала в каком-то романе, как пассажиры, поместившиеся в отдельном купе, были ограблены во время пути злоумышленниками, изранены и выброшены на полотно дороги. В романе, правда, говорилось про двух женщин, ехавших в купе, — думалось ей, — а она находится в сообществе мужа, стало быть, мужчины, но что же значит этот мужчина, ежели он спит как убитый? Какая от него может быть защита? Разбойники ворвутся в купе, один набросится на спящего мужа, другой схватит ее за горло, — и вот они погибли. Кричать? Но кто услышит? Купе глухое, не имеющее сообщения с другим купе; вход в него с подножки, находящейся снаружи вагона.
— Николай Иваныч… — тронула она, наконец, за плечо спящего мужа. Тот пронзительно всхрапнул и что-то пробормотал, не открывая глаз. — Николай Иваныч, проснись… Я боюсь… — потрясла она еще раз его за рукав.
Николай Иванович отмахнулся рукой и произнес:
— Пусти, не мешай.
— Да проснись же, тебе говорят. Я боюсь… мне страшно.
Николай Иванович открыл глаза и смотрел на жену посоловелым взором.
— Приехали разве куда-нибудь? — спросил он.
— Не приехали, все еще едем, но пойми — мне страшно, я боюсь. Ты так храпишь бесчувственно, а я одна не сплю, и мало ли что может случиться.
— Да что же может случиться?
— Я боюсь, что на нас нападут разбойники и ограбят нас.
И она рассказала ему про случай в отдельном купе на железной дороге, про который она читала в романе, и прибавила:
— И зачем это мы сели в отдельное купе?
Николай Иванович тоже задумался.
— Недавно даже писано было, что усыпляют на железных дорогах разбойники, хлороформом усыпляют, а ты спишь как убитый, — продолжала Глафира Семеновна.
— Да ведь я чуть-чуть… — оправдывался Николай Иванович.
— Как чуть-чуть! Так храпел, что даже стук колес заглушал. Ты уж не спи, пожалуйста.
— Не буду, не буду… Я сам понимаю теперь, что надо держать ухо востро.
— Да конечно же. Двери снаружи… Войдут — меня за горло, тебя за горло — ну и конец. Ведь очень хорошо понимают, что в Париж люди едут с деньгами.
— Не пугай, не пугай, пожалуйста, — отвечал Николай Иванович, меняясь в лице, и прибавил: — И зачем ты это мне сказала. Ехал я спокойно…
— Как зачем? Чтобы ты был осторожнее.
— Да ведь уж ежели ворвутся разбойники, так будь осторожен или неосторожен, — все равно ограбят. Не пересесть ли нам в другое купе, где несколько пассажиров? — задал он вопрос.
— Как же ты пересядешь, ежели поезд летит безостановочно, как стрела, а купе наше не имеет внутреннего сообщения с другим купе?
— И то правда. Тогда вот что… Не вынуть ли мне деньги-то из кармана и не переложить ли за голенище?
— А ты думаешь, что, если нападут разбойники, за голенищем не будут шарить?
— Верно, верно. Так что ж тут делать?
— Прежде всего не спи.
— Да уж не буду, не буду.
— Потом… Ведь у тебя есть револьвер в саквояже. Зачем ему быть в саквояже? Вынь его и положи рядом на диван: все-таки будет спокойнее.
— Душечка, да ведь револьвер незаряжен.
— Так заряди его. Зачем же возить с собой револьвер, ежели им не пользоваться?
— Так-то оно так, но вот, видишь ли, я впопыхах патроны дома забыл.
Глафира Семеновна так и всплеснула руками.
— Вот дурак-то! Видали дурака-то! — воскликнула она.
— Да что ж ты поделаешь, если забыл! На грех мастера нет. Да ты не беспокойся, в Париже купим, — отвечал Николай Иванович.
— Еще того лучше! Мы находимся в опасности по дороге в Париж, а он только в Париже патроны купит!
— Постой, я выну из саквояжа свой складной нож и открою его. Все-таки оружие.
— Тогда уж вынь и револьвер и положи его вот здесь, на диван. Хоть он и незаряженный, а все-таки может служить острасткой тому, кто войдет. Давеча, когда ты спал, на всем ходу поезда вошел к нам в купе кондуктор для осматривания билетов, и удивительно, он мне показался подозрительным. Глаза так и разбегаются. Хоть и кондуктор, а ведь тоже может схватить за горло. Да и кондуктор ли он? Вынимай же револьвер и складной ножик.
Николай Иванович тотчас же слазил в саквояж, достал револьвер и складной нож и положил на видном месте.
— Ты, Глаша, бодрись… Бог милостив. Авось и ничего не случится, — успокаивал он жену.
— Дай-то Бог, но я должна тебе сказать, что когда ты спал и мы останавливались на минуту на какой-то станции, то к окну нашего купе подходил уж какой-то громадного роста черный мужчина в шляпе с широкими полями и очень-очень подозрительно посматривал. Даже встал на подножку и прямо заглянул в наше купе.
— Да что ты?
— Верно, верно. А вид у него совсем разбойницкий: шляпа с самыми широкими полями, на плечах какая-то накидка… Ну, одним словом, точь-в-точь как ходят разбойники в здешних заграничных землях.
Николай Иванович в раздумье чесал затылок.
— А уж потом ты его не видала, этого разбойника? — спросил он жену.
— Да где же видеть-то, ежели мы с тех пор нигде не останавливались? Поезд уже с час летит, как птица.
— Бодрись, Глаша, бодрись… Теперь кто взглянет к нам в купе — сейчас будет видеть, что мы вооружены, что мы приготовившись. Тоже ежели и разбойник увидит револьвер, так еще подумает: нападать или не нападать.
— Ты уж, пожалуйста, только не спи, — упрашивала жена.
— Какой тут сон! До сна ли мне теперь?
